Мне снился генерал Скобелев, только что попавший в тюрьму.
Мне снилось, что он говорил с водой, и вода отвечала ему.
Деревья слушали их, вокруг была пустота.
Была видна только тень от круга, и в ней была тень креста.
Дело было на острове женщин, из земли поднимались цветы.
Вокруг них было Белое море, в море громоздились льды.
Женщины стояли вокруг него, тонкие, как тополя.
Над их ветвями поднималась Луна, и под ногами молчала земля.
Генерал оглянулся вокруг и сказал: "Прекратите ваш смех.
Дайте мне веревку и мыло, и мы сошьем платья для всех.
Немного бересты на шапки, обувь из десяти тысяч трав,
Потом подкинем рябины в очаг, и мы увидим, кто из нас прав."
Никто не сказал ни слова, выводы были ясны.
Поодаль кругом стояли все те, чьи взгляды были честны.
Их лица были рябы от сознанья своей правоты,
Их пальцы плясали балет на курках, и души их были пусты.
Какой-то случайный прохожий сказал: "Мы все здесь, вроде, свои.
Пути Господни не отмечены в картах, на них не бывает ГАИ.
Можно верить обществу, можно верить судьбе,
Но если ты хочешь узнать Закон, то ты узнаешь его в себе."
Конвой беспокойно задвигался, но пришедший был невидим для них.
А генерал продолжал чинить валенки, лицо его скривилось на крик.
Он сказал: "В такие времена, как наши, нет места ненаучной любви", -
И руки его были до локтей в землянике, а может быть - по локоть в крови.
Между тем, кто-то рядом бил мух, попал ему ложкой в лоб.
Собравшиеся скинулись, собрали на приличный гроб.
Священник отпел его, судья прочитал приговор.
И справа от гроба стоял председатель, а слева от гроба был вор.
Этот случай был отмечен в анналах, но мало кто писал о нем.
Тот, кто писал, вспоминал об общественном, чаще вспоминал о своем.
А деревья продолжают слушать, гудит комариная гнусь,
И женщины ждут продолженья беседы, а я жду, пока я проснусь.