Готова записка для близких, в конверте деньги на обелиск.
Задача: не выжить случайно, не доживать потом инвалидом.
Второпях вспоминаю молитвы, Святых и Великих Угодников Лики,
Но вместо лиц только тёмные пятна, чёрные блики, пустые глазницы.
Я делаю сложный выбор сейчас, и он между дулом и бритвой.
По факту - я проиграл свою битву, это не саможаления приступ.
Не пьяная придурь, я не плачу в чью-то жилетку, как приторный *идор -
Я просто смертельно устал так жить, я хочу умереть, моя чаша испита до дна.
Я сам виноват во всём, это я режиссёр всех трагедий и драм,
И сегодня последний акт, и сегодня об этом расскажут в вечернем прайме.
Сегодня сотни репостов грустных, пустых и постных, как лица апостолов.
Сегодня меня завернут в чистые простыни, вынесут молча на воздух.
Я жил, как умел, я искал свой путь, но всему есть предел и он мной достигнут.
Я перешёл рубикон и сегодня меня смоет чёрными водами Стикс.
Сегодня, я кану в лету - это было моё последнее лето.
Сегодня - последняя капля, поэтому это мой последний куплет.
Сегодня последняя минута славы, сегодня скажут: "Ушёл так рано".
Сегодня телеэкранах мои фотографии в стильных чёрных ранах.
Сегодня мне вспомнят мои таланты, сегодня меня назовут поэтом.
Сегодня скажут: "Недооценен, не понят был, и ушёл поэтому".
Сегодня в iTunes мой новый альбом будет в топе, сегодня траур в хип-хопе.
Сегодня в моём Инстаграме добавятся несколько тысяч новых фолловеров.
Только бы наверняка - хотел бы закончить всё это быстро.
И только бритвой долго, лирики много - стало быть, тульский Токарев.
Холодная сталь будто впилась в ладонь, но что поделать, если я так устроен -
Досылаю патрон в патронник, жаль детей, отца жаль, мама расстроится.
Жаль, что верил и доверял паскудам, вкладывал душу в Иуд.
Жаль, что уже не увижу Танечку, не обниму, не коснусь её губ.
Жаль, что нельзя вернуться назад и всё исправить, как надо бы, правильно.
Жаль, что я оказался таким слабаком, и вот так всё это оставил.
Жаль сестру - мы были близки, я слышу её разорванный крик,
Но скоро я буду свободен от боли, и тут мне послышалось: "Стой, старик".
В комнате нет никого, я уверен - в комнате только стрелок и мишень.
Только угол стены, разбитое зеркало, но что-то качнулось в его отражении.
Тенью метнулось ко мне, я увидел острые скулы, пронзительный взгляд.
Лицо мне знакомо до боли, и он тихо сказал: "А ну дай сюда плётку, *лять".
Я молча стоял перед ним, я, кажется, только громко подумал: "Ещё чего!"
"Плётку сюда", - его голос резче и чётче, он быстро дал мне пощёчину.
Я посмотрел на руку, которая била - прорезаны вены и жилы,
Где-то уже я видел ого пассажира - там ещё, в прошлой жизни.
Треснули губы, носом хлынула кровь, я уже лежал на земле.
"Встать", - он вновь приказал мне, "Сука, встать", - я стал подниматься с колен.
Он стоял предо мной, будто вылеплен скульптором, древнегреческий Бог -
Он издевался сейчас откровенно - самоуверенный, надменный, гордый.
Кто ты такой, чтобы мной помыкать, откуда ты только взялся, сноб?
"Слушай сюда, ты, перхоть", - он произнёс и с угрозой сплюнул под ноги.
Стоял предо мною непоколебим, как скала, будто триста первый Спартанец,
И глаза, чтобы видеть, и в них мне на миг показалось жёлтое пламя.
"Ты жалеешь себя, потерпевший, ты - жертва, и я тебя презираю.
Ты сам раскачал этот маятник между адом и раем - тоже мне, Данте.
Ты сам замутил эту сагу, сам загонял себя в минуса.
Сам завернул себя в гибельный саванн, сам, а потом обоссался".
"Что?", - я начал ему лепетать, что-то там в своё оправдание.
Мол, устал от всего, мол одинок и себя по жизни не умею продать.
Мол, Маяковский и Байрон тоже не перешагнули свои тридцать семь,
Но после них классики тома, а после меня пустые залы, разбитые семьи.
Я с обидой к нему: "Где ты был, когда я всеми предан и продан -
В ломаный грош, лучше не трожь, что ты знаешь о звёздах в метро?
Я людей перестал понимать и никто из них мне не вернул добром -
Это мой конец, я чую нутром", - а он: "Не дави на слёзку, Серёж.
Ты считаешь свою доброту добродетелью, но ты сам выбираешь подельников;
И если по делу, ты был расточительно щедр не с теми -
Тебе самому не смешно от этого бреда? Ты бежал от людей, ты бежал от себя
Ты такой же предатель, ты сам себя продал и предал.
Ты не первый устал, не первый не вынес креста.
Не первый играешь Христа, ещё один яйцеголовый поясый клоун".
"Поясый клоун?", - зря я так бросил, слева вылетел просто кулак мой
С грохотом выбил бетонную крошку, мучитель стоял невредимый и строгий.
Лопнула кость, кисть изогнулась в дугу, я упал перед ним на колени.
"Что тебе нужно, кто ты?", - и тогда он сказал: "Называй меня Феникс,
Считай меня тенью, теперь я твой новый подельник.
И пока ты считаешь потери в истерике, я ниспослан тебе показать, из какой ты материи".
Фразы его хлестали меня, будто бич: "Жалкий wannabe
Встать и на бит зачитать, стать к микрофону и не выбиваться из бита.
Тоже мне, сука, быть или не быть, Гамлет, грёбаный Гэтсби, действуй!
Зачем ты сливаешь игру? Ты просто конченный лузер и трус".
А вот, теперь задело, Ахилл, это был его перегиб.
Я в него всю обойму с руки, motherfucking license to kill.
В комнате стало тихо на миг, кто-то за стенами громко крикнул:
"Психи, достали вы пьяными выходками, наряд уже выехал"!
Я молча стоял в образе Господа - полон пафоса, будто гарлемский госпел,
Но куда же девался непрошеный гость мой?
Угол стены и разбитой зеркало, я нагнулся и поднял осколок,
И снова увидел его и снова услышал насмешливый голос:
"Моя взяла, идём", - сказал он, а не подчинится было нельзя.
Он был злее, сильнее меня, тогда, будто пёс, я признал в нём хозяина.
Казалось, он был из железа, плечи едва помещались в проём.
"Ты встанешь сейчас и пойдёшь воевать за своё, но отныне со мною вдвоём".
Ты нашёл глазами его глаза и от волчьего прищура внутренне съёжился,
И тут он сказал мне ещё раз: "Ты встанешь и будешь бороться, Серёжа".
Стоял, как титан, предо мной полон сил и воли, а я был растением.
Этот миг я признал поражением - в зеркале было моё отражение.