Я вышел на свет из дворовой лужи.
Я верил, что все, что поем, настанет.
Я честно со всеми стучал по груше
и честно со всеми мешал в стакане.
Я видел обоих вождей в гробу,
шатался и мусором грел карманы
и понял, что мы будем жить в саду,
увидев в ушах у себя бананы.
Мне время велело: вперед! Вперед!
Я Родину видел всегда с лопатой,
что мне открывала с плакатов рот,
где зубы темнели, крошась от мата!
Великая фирма -- Родной Совок!
Я тоже вязал здесь железный веник,
где русские музы, отмотавши срок,
лабают теперь на совковой фене
о том, как мы сотворили грех
и сами дитятю отдали волку,
но лежа под тем, кто живее всех,
не можем найти на него иголку.
Но верим: ударит великий гром,
и новый Егорий, гремя устами,
пронзит супостата своим копьем,
поднявши его над собой, как знамя.
Из раны рекой потечет смола.
а мы-то хотели, чтоб вина сладки.
Но только героев родит земля,
где хором терзают у правды матку.
Так ждет и не видит большой народ,
какая нам путь озарит идея,
чтоб сразу за нею рвануть вперед
коронным ходом "е-два -- е-девять".
И рельсы согнутся, поляжет лес,
когда сапоги набивая ваксой,
по шпалам эпохи помчит прогресс,
сметая живых бородою Маркса.
Я тоже не ведал, во что упрусь,
пока не свернулся башкой барана,
что нашим умом не осилить Русь,
а только аршином в штанах тирана.
Никто не сумел: ни варяг, ни грек.
Так выйди, Спаситель, и встань над Русью!
Но ангел господний который век
не может у нас отыскать Марусю.
Да кто тут услышит благую весть,
где дочери Хама седлают ступы,
и, видя, как мало успели съесть,
растят меж ног золотые зубы?
И дуньки, копыта макая в крем,
в крутое трико затянувши сдобу,
надвинув на фейс самоварный шлем,
заставят накрыть простыней Европу.
И глядя, как землю накрыл салют,
а шведы не знают, кому сдаются,
поверим, что мертвые всех спасут,
раз стали от них возвращаться блюдца.
Я тоже вертел под собою стол,
слова добывая из царства мертвых,
пытался во рту оживить глагол
и нес, что осталось, на трех аккордах.
Куда я на стуле въезжал верхом,
и хвост разорив у совы Паллады,
все ночи махал над собой пером,
но утром ни разу не встал крылатым.
И в стены глухие кричал: "Сезам!",
и думал, что рухнут они, как в сказке.
Теперь открываю великий срам,
до самого срама раздвинув связки!
Но ежели век говорит: "Капец!" --
кирзовые латы кладя на плечи,
сожми, что осталось, в груди, певец,
и учи зверей человечьей речи!
И если случится -- поймут урок,
и свет засияет, и гром не грянет,
отпилим со лба и наполним рог
и гусли построим, что пел Бояне.
Так счастливы наши пойдут века.
И только однажды средь шума бала
услышим, как в уши течет река,
и поднимем с остатком песка бокалы.
Вот райская дверца промолвит: "Please!"
Войдем и обнимем младую Еву.
И семя познанья прольется вниз,
опять растекаясь, как мысь по древу.